Марк Букин: Прежде чем объяснять, почему в спектакле возникает темнота, я начну с вопроса. Что делать, когда смысла больше нет, а жить необходимо? Когда всё разрушено и осталась только темнота? Человек, если он выбирает жить, должен идти дальше. Мы вынуждены постоянно действовать, потому что человек в принципе не способен на бездействие. 

Андрей Платонов: Этот спектакль исследует самые фундаментальные состояния человеческого существования. Это путешествие к его природе, к экзистенции. Наличие живого человека перед тобой означает коммуникацию, отсутствие человека означает утрату коммуникации. 

Марк Букин: Мы исследуем новую театральную форму. Меня как режиссёра волнует поиск иного способа коммуникации актёра с публикой. В этом спектакле актёров лишили самого главного способа выразительности – их тела, и приходится воздействовать на зрителя иначе. Темнота не только отбирает что-то у зрителя, она заставляет и актёров чем-то жертвовать. Именно на этом стыке происходит самое важное – диалог. 

Я устал от того, что мы боимся говорить о каких-то вещах серьёзно, даже пафосно. Всё можно осмеять и низвергнуть. В обществе выработалась защита от любой болезненной темы – её не воспринимают серьёзно. Нам так проще. А я бы хотел поговорить о теме, которая касается абсолютно каждого человека: о страхе в глобальном смысле. О страхе перед неопределённостью, когда всё разрушено и ни смысла, ни ценностей больше не существует. Поговорить без юмора, максимально серьёзно. 

Андрей Платонов: В «Пире во время чумы» мы говорим не только максимально серьёзно, но и максимально открыто, на языке подлинных чувств. Причём это не интеллектуальный разговор, а совместное чувственное переживание. И это самое важное в спектакле для меня. 

Марк Букин: Театр на сегодняшний день настолько избыточен в своих формах, что мне хотелось всё это очистить, начать с нуля, с исходной точки. Для меня такая точка – это абсолютная пустота, бесконечность. Темнота, страх. Мы изучаем то, что есть в каждом из нас, когда мы одни – какими бы ни были в социуме. Что-то сродни тому, что испытываешь, оказавшись ночью один в лесу. Мы создаём такую форму спектакля, чтобы максимально обострить первичные, базовые чувства; что-то, что не изменилось в человеке от момента, когда он появился в этом мире, до сегодняшнего дня. И не может измениться. 

Андрей Платонов: Мы ныряем в самую глубину себя и достаём то, о чём необходимо общаться. Мы все испытываем постоянную потребность и одновременно постоянную невозможность разговора об этом. 

Марк Букин: Причём просто поговорить об этом невозможно – только испытать через чувственный совместный опыт. 

Андрей Платонов: Наша задача не в том, чтобы человеку просто стало страшно. Мы стремимся этот страх присвоить, осознать его место в своей жизни, потому что его нельзя игнорировать или избегать. 

Марк Букин: С ним нужно взаимодействовать. Для кого-то это действительно удар, который разбивает нашу закостенелость, но такой задачи спектакль не ставит. Наша цель – последовательное погружение, чтобы и у актёров на площадке, и у зрителей в зале была возможность отрефлексировать страх и начать с ним взаимодействовать. 

Искусство всегда манипулятивно, но в нашем случае манипуляция работает не только на то, что нужно нам. Эта манипуляция учитывает ответную реакцию со стороны зрительного зала. Рано или поздно возникает единое поле, где мы вместе исследуем пространство кошмаров, снов. Сама темнота несёт в себе энергию обнуления и очищения. Ведь в темноте, в этом хаосе есть не только страхи. Пока ты от этого кошмара прячешься и боишься, ты пушкинская Луиза. А если ты не игнорируешь и действительно честно начинаешь с этим взаимодействовать, ты обретаешь над этим чувством власть и получаешь свободу. Вальсингам предлагает идти страху навстречу и создаёт гениальные стихи об абсолютной свободе.