Социальные сети уже наполняются первыми отзывами о спектакле:
Галина Ребель: Как сказано в Писании, всему свой час — и время всякому делу под небесами: время плакать — и время смеяться, время молчать и время говорить, время сидеть дома — и время пойти на «Поминальную молитву». Последнего нет в Писании? Нет — так будет! В Пермском летописании обязательно будет запечатлен тот факт, что в 5776 году по иудейскому календарю и в 2015-м от Рождества Христова на сцене Театра-Театра была поставлена «Поминальная молитва» и что зрители во время спектакля, в полном соответствии с Писанием, грустили и веселились, плакали и смеялись, любили и ненавидели — жили вместе с героями их многотрудной и полнокровной жизнью. Вообще-то подобная экстравагантная идея могла прийти только в бесшабашную голову Менахема-Мендла в качестве очередного несбыточного прожекта; или в многоумную, напичканную премудростями из Писания голову Тевье-молочника на его пути от одного покупателя к другому — если, конечно, не он, а лошадь на сей раз тащила телегу; или в дерзкую голову студента Перчика, в антракте между революционными подвигами оказавшегося в тюрьме или в ссылке. Но идея рассказать заснеженной Перми про горькое еврейское счастье пришла в житейски трезвую и одновременно талантливую голову режиссера Владимира Гурфинкеля. И Тевье, Менахем, Перчик и другие герои Шолом-Алейхема ожили и заговорили голосами артистов Театра-Театра. Получился масштабный и лиричный, печальный и мудрый, красивый и трогательный спектакль. Я была на предпремьерном показе — когда сценическое действие еще не обрело отточенную окончательную форму, когда еще зависали паузы в неоформленных зазорах между сценами, когда моментами почти сходил на нет, глохнул звук, но это не только не помешало понять, что спектакль получился, но даже странным образом в послевкусии-воспоминании превратилось в дополнительную краску, придало зрелищу форму раздумья — события, которое рождается здесь и сейчас. Прекрасны: оформление (Ирэна Ярутис), узнаваемо-незнакомая музыка (Виталий Истомин), живой оркестр, массовые сцены (балетмейстер Татьяна Безменова). Но главное — без чего никакая концептуальная и оформительская прекрасность не работает — получилось создать актерский ансамбль, который вошел в материал, присвоил его и прожил — собой, для себя и для зрителя. Труднее всех было, наверное, Сергею Семерикову. Роли, в которых я видела его до сих пор, требовали игры надрывной и жесткой. Тевье — из другого теста, и артист искал и находил другие интонации, другой стиль, другое, соответствующее литературному материалу наполнение образа. Тевье — книжник, доморощенный мудрец, миролюбивый, добрый человек, труженик, любящий муж и отец — ему бы жить не тужить, укорененно и просто, в родной Анатовке, под старым дубом, который посадил в честь его рождения отец, да — не судьба. Судьба — быть гонимым, уносимым ветром, выселяемым за черту. А черта — там, где очередная волна безумия, олицетворенная очередной властью, обозначит. Вот потому-то Тевье так и держится за древнее Писание. Кроме Писания, у него никакой опоры, оседлости и почвы нет. Впрочем, пока рядом есть Голда и дочки, он и за чертой — в Земле Обетованной. Голда Елены Старостиной, по-моему, главная актерская удача спектакля. Эта роль Старостиной по характеру, по складу души и по нраву. Так мне, зрителю, кажется — так и должно казаться, когда все получилось. Умная, ироничная, проницательная, многотерпеливая жена и мать, Голда, в отличие от своего книжника мужа, неграмотна, — но именно ей дано знать и понимать то, чего не замечает умник Тевье. Не замечает он, в частности, того, что и зритель понимает не сразу: зачем это на переднем плане то и дело маячит неловкий молчаливый плотник Степан (Андрей Дюженков) с длиннющей доской и рубанком. Что и зачем он тут строгает и таскает? А он не строгает и не таскает — он любит и стережет. И по ходу спектакля в этой своей любви и верности робко, нежно и очень убедительно раскрывается. Нет, он не подстерегает, чтобы отбить и заполучить, — он стережет счастье возлюбленной Голды, с которой соединиться было не судьба (все тем же Писанием заданная), но по соседству с которой он прожил всю свою жизнь, чтобы в конце концов ее проводить в смертный путь, а дом изгнанного Тевье купить — и опять-таки сберечь: на случай, если Тевье вернется... Такой трогательный в своей неявности любовный треугольник. Тут много трогательного. До слез. И смешного много. И очень горького. И вот эти тревожащие своим «молчанием» номера — на досках, из которых состоит оформление сцены, на костюмах, сложенных из кусков ткани... Они никак не оговорены, никак прямо не связаны с действием. Погром во время свадьбы. Изгнание. Исход. Номера. Сначала черта, потом за чертой, потом за колючей проволокой, потом... Нет, не будет этого окончательного потом, не будет окончательного решения еврейского вопроса. А будет путь сквозь мрак и ужас, но — в жизнь. Кульминация спектакля — страстный, завораживающий и победительный монолог Голды, которая, наперекор наступающей на нее смерти, помогает дочери рожать: " Ну, давай, девочка моя, соберись! Это не страшно! Я пять раз такую штуку проделывала, и ничего... Сожмись, сожмись! Стисни зубы! Так Бог повелел — в муках рождаться!.. Вот! Молодец!.. Еще!.. Стоп!.. Теперь отдохни. Переведи дух! Вспомни что-нибудь приятное. Дом наш вспомни. Речку. Помнишь, купались по ночам?.. Вода теплая. И луна дорожку постелила. Входи в нее, входи... Хорошо плыть, верно? Плыви, плыви, дочка... А теперь ныряй! Набери полную грудь воздуха — и ныряй!.. Вот!.. Глубже! Глубже! А теперь — вверх! Сразу! Пошла!! Еще, еще!.. И ты, внученька, давай, выплывай!.. Ты ведь девочка, я чувствую... Давай, Голда! Тебя Голдой назовут! Голда — имя счастливое, золотое имечко... Ну?!. Давайте, девочки!.. Всплываем!.. Еще! Еще!.. Господь милосердный, да помоги же им! Возьми мою душу, передай!.. Ну?!!"... Браво, Елена Старостина! Браво, Владимир Гурфинкель и Театр-Театр!
Ирина Федотова:"...Прекрасная работа! Тонкий, честный, замечательно придуманный и достойно сыгранный спектакль. Невероятная Лена Старостина! ( монолог такой сильный, что мало кто в зале не рыдал). Удивил Сергей Семериков, мне кажется, это его звездный час, он — большой молодец. Думаю, что непросто удержаться и не скатиться в пошловатую пародию, не разговаривать с одесским акцентом, (к которому все привыкли, когда речь заходит о евреях), не интонировать там , где это неуместно, не заигрывать с публикой. Актерам вчерашнего спектакля это удалось. Удачный выбор персонажей — безусловная заслуга режиссера. Мои поздравления Владимиру Львовичу и его жене, безупречная картинка, очень красивая и живая, прямо вот настоящий театр . И плакали, и смеялись, в общем, было нескучно ) Спасибо и успешной жизни спектаклю!"
Евгения Романова: «Бесконечное спасибо Владимиру Гурфинкелю за постановку „Поминальная молитва“. Знаю,что переживаете,поскольку сегодня премьера.А нам с сестрой удалось оценить спектакль накануне.Полный зал,люди аплодировали стоя, эпос получился качественный.Главные герои Сергей Семериков и Елена Старостина замечательные.Потрясающая музыка,костюмы. Я как всегда плакала в самых сентиментальных местах. Очень добрый спектакль получился.Утреннее смс от сестры „Отличный спектакль! Так хорошо на душе стало“ У меня появился новый термин „театртерапия“.»
Галина Паздерина: «Очень приятные впечатления оставил спектакль. Несмотря на опасения г-на Гурфинкеля длительная постановка смотрится на одном дыхании. Юмор спасает время! Если он все же примет решение сократить ее я даже не могу представить, что можно вырезать. Елена Старостина в роли Голды (жена молочника) непревзойденна, чего только стоит ее финальный монолог! Г-н Чуднов чудный, впрочем как всегда!»
Не остались в стороне и пермские СМИ. Первой после премьеры отметилась Елена Третьякова из «Комсомольской правды в Перми»: «...Спектакль „Поминальная молитва“ в Театре-Театре шел четыре часа. Но это если верить стрелкам и цифиркам часов. По ощущениям — действие просто пролетело.В этом спектакле, как в изысканном блюде, всего было в меру — и печали, и горького смеха, и любви, и раздоров... Эта история, начинающаяся как забавный еврейский анекдот с незадавшимся сватовством, постепенно приобретает более трагический оттенок, который достигает своей кульминации в сцене выселения людей из деревни. Но когда, казалось бы, наступает полная тягостная беспросветность, вдруг пробивается светлый лучик надежды.»
Фото Юлии Трегуб
